Оседлаю я горячего коня…

У нас в ВРТУ была гужевая лошадь. Это ведь сейчас - надо ящик с морковью или луком в столовую - и мигом "газончик" подгоняет. А тогда таскать со складов припасы было уделом лошади. Ну, а фураж лошадки был, знамо дело, классически литовским: в завтрак, обед и ужин она набивалась Буряком, то бишь красной свеклой. Фуражирка была до предела флегматичной, как мы полагали из-за грустного рациона. Само собой разумеется. Ходила она впереди своей подводы весьма степенно - башка к копытам - и уж не бегала никогда. Однако, навозные кучи клала кобыла совершенно не похожие на конские и вида при этом ужасного: свекольная диета придавала им ядовито-абстрактный фиолетовый цвет. Развлечения ради наряды рот после развода делали ставки на своем тотализаторе: на чьем асфальте в очередной раз наложит означенный скакун, и кто неделю напропалую будет отскребать, и отмывать это, с позволения сказать, чернильное пятно. Вот таким инвентарным сокровищем обладало родное училище.

Водителем кобылы был деде Томилин. Зимой и летом одним цветом дед небольшого росточка с густющей бородой желтого / то ли от табака, то ли от времени - цвета. Дед и дед. На него и внимание-то обращали только, когда его лошадь барражировала между учебными корпусами и казармами.

И вдруг всех ошеломила сенсационная новость. Оказывается, наш дед Томилин - герой гражданской войны! В небогатом его домишке, на простеньком, Бог весть каком, коврике висела в черных, словно вымытых, кожаных ножнах шашка, выделанная серебром, и темно-синий маузер в кобуре под красное дерево. Оба этих экспоната несли на себе серебряные пластины, где красивыми завитками было выписано, когда и за что деду на веки вечные были вручены эти молчаливые, но впечатляющие символы воинской чести, доблести и славы. Ясное дело, к деду стали вызваться помочь что-то сделать, что-то для него принести и всякое другое - лишь бы взглянуть на все то музейное чудо. Вся наша курсантская братия долго эту новость перебирала по казармам между собой на разные лады, пока эмоции не утихли, и жизнь вновь не вошла в спокойное русло.

Но среди всех были люди более впечатлительные, недюжинная фантазия которых развивалась не в пример остальной серой массе. К таким людям, несомненно, относился Сашка Бендов, разлюбезный наш Задрыга. Шашки, маузеры немедленно ассоциировались в воспаленном мозгу Задрыги в боевого скакуна, которым, несомненно, должна была быть гужевая лошадь деда Томилина. Дед, конечно, сам по себе достоин уважения, но…годы ведь какие, потому и мелкая труха по следу. Куда ему совладать с боевым конем. Другое дело - лихой Бендов. Какая стать! Какой огонь в газах! Алым пламенем пылают башлыки, да и только!

На скакуне в белых чулках, да пройтись мелкой рысью, как маршал Рокоссовский по брусчатке в Москве. Это да! Это дело! Сашка долго концентрировал волю, долго ловил случай. Кобыла же, как назло вечно торчала между оглобель то у склада, то у кормозаборника столовой. И вот, наконец, свершилось!

Кобыла была заловлена на футбольном поле стадиона, куда случайно забрела с попутным ветром. Бендов совершенно зомбировал ее, опутав унылую морду первой попавшейся веревкой - он считал, что именно так сидит на коне уздечка с серебряным набором. Картина была почти из эпохи ренессанса: Сашка торчал на гребне спины своим задом, напоминавшим по комплекции стеклорез. Ни дать, ни взять - конная статуя кондотьера. Аборигены роты, ошивавшиеся в это время на стадионе, увидев Задрыгу верхом, были сражены наповал и враз простили ему все, даже распахнутую ширинку на последнем кроссе.

Бендов тем временем суетливо крутился на вершине кобылы, припоминая кавалерийские приемы, которые должны были заставить ее порысить по полю. Кобыла поначалу приняла было Сашку за большого надоедливого комара и попыталась смахнуть помеху хвостом. Однако, хвост туда не поднимался. Тогда рысак упал на колени столь неожиданно, что незадачливый конник выпал на футбольное поле через костлявую голову скакуна. Задрыга осерчал, вновь забрался наверх и стал понуждать несчастную к скачкам. Однако, та почему-то мычала, напоминая странную корову, а потом разом упала набок, картинно вытянув все четыре ноги, как гимнаст на брусьях.

Сашка, матерясь фальцетом, выпутался из скакуна и, призвав на помощь соратников, приступил к установке рысака на ровный киль. Он изо всех сил тянул лошадиную голову за веревку, а еще двое добровольных помошников жокея пихали кобылу в костлявый зад. Та, наконец, поднялась по частям, как складной метр, но продолжить экзерсисы Задрыга не успел. Гужевой инвентарь обвел всех нехорошим взглядом злоумышленника и неожиданно начал извергаться свекольным водопадом. Врассыпную бросились все: и те, кто торчал у кормовой части, и те, кто просто дурел на поле - ведь если заловят возле такого штабеля - точно: кого заловят, тот и будет убирать поле.

Поэтому лицом к лицу с вожделенным боевым другом оказался только Задрыга Бендов. Он настойчиво забрался на костлявый каркас кобылы, взял в руку обрывок пеньковой веревки, которой была перепоясана морда страдалицы, и постучал ей между ушей - поехали! На удивление, кобыла крутанула хвостом, опустила голову, как будто везла телегу, и пошлепала по обочине футбольного поля обычным неспешным шажком. Сашка Бендов полностью объехал периметр, слез с постамента, отвязал свою пеньку и грустно вздохнул.

- Да, подруга, - заключил он. - Наверное, у тебя, как и у деда Томилина, где-то подвешено седло от самого Семена Михайлыча…

Так мирно закончилась скаковая эпопея Саши Бендова с гужевым буденовским рысаком.